ДЕЛО ПОБЕДИВШЕЙ ОБЕЗЬЯНЫ
фрагмент второй

книга >> фрагмент 1 / фрагмент 2 / фрагмент 3 / фрагмент 4 /

Городская управа Мосыкэ,
6-й день двенадцатого месяца, средница,
первая половина дня

Богдану с юности нравилась Мосыкэ: уютная, тихая, чистая и сухая. Готовясь к сдаче экзаменов на степень цзюйжэня, он почти два месяца работал в мосыковских библиотеках, содержавших подчас уникальные материалы по некоторым вопросам древнего византийского права; на ту пору, полтора десятка лет назад, про "Керулены", как говорится, и лапоть не звенел, и каждое утро Богдан, наскоро похлебав кофею, покидал комнатку, снятую в Малокаковинском переулке, назади делового высотного дома, подле коего неутомимо крутилась эмблема "Воздухофлота" - громадный голубой глобус с востроносым воздухолетом на привязи - и торопливо, предвкушающе шагал к станции подземки на Смоленской площади... и его ждали - книги, книги, книги... С той поры Мосыкэ стала для Богдана зимним городом; приезжая туда в ноябре или декабре, - когда не успеваешь заметить дня, а вечера грустны и протяжны, как далекие гудки поездов, и наполнены щемящим светом ничьих фонарей и чужих окон да летучими просверками морозной пыли, невесомо путешествующей в чернильной глубине безветрия, - он словно бы возвращался в молодость; а в лето или по весне то была как бы и не совсем Мосыкэ.
И сейчас он не отказал себе в удовольствии, став ненадолго снова юнцом (а то как сговорились все: повзрослел, заматерел), проехаться в гулкой полупустой подземке, а потом, выйдя на Киевском вокзале, неторопливо пройтись, разгульно помахивая легким своим чемоданчиком, от Дорогомиловской улицы по набережной Тарсуна Шефчи-заде до самой гостиницы "Батькивщина", где, не имея уверенности, что управится за день, собирался взять номер на пару суток.
Пахло, как всегда почему-то пахнет зимою в Мосыкэ - снегом, хлебом и бензином. Черная среди двух заиндевелых набережных, с зубчатыми обколами белого льда по краям, нескончаемо осваивала медлительные извивы русла Мосыкэ-хэ и чуть дышала туманом на морозе. Невидимое солнце, как кошка на батарее, грелось где-то прямо на облаках; пушистое небо исходило белым светом и было необъятным, плоским и тихим, словно заснеженная Русь.
Слегка отдохнув с дороги и плотно позавтракав в ресторанном буфете буквально за несколько чохов - патриархальная Мосыкэ исстари славилась низкими ценами, - Богдан снова, уже совсем с пустыми руками, окунулся в бодрый дневной морозец. Он решил первым делом нанести визит вежливости в городскую управу, градоначальнику Ковбасе. То, что делом, связанным исключительно с жителями Мосыкэ, - во всяком случае, на первый взгляд, - вдруг занялся залетный из столицы сановник, который, вдобавок, счел для себя возможным даже не повидаться с местным начальством и не поставить его в известность о своем прибытии, - могло бы быть, и вполне справедливо, расценено, как вопиющая бестактность. Богдан уважал Ковбасу и оказаться бестактным никоим образом не желал.
Чтобы подчеркнуть почтительность к местным властям, он, прибыв к красному зданию городской управы, выстроенному в позапрошлом веке в модном тогда основательном кубическом стиле "Кааба в тундре", записался на прием к Возбухаю Недавидовичу как обычный подданный, не сообщая ни ученой степени, ни чина; просто "по личному делу". Пришлось подождать в приемной, конечно - но торопиться Богдану было покамест некуда, а думается в очереди не хуже, чем в домашнем кресле.
Правда, думать толком было еще не о чем. Никаких новых данных, помимо того, что он узнал вчера не выходя из дому, Богдан не имел. Памятуя установившиеся у него летом с Крякутным доверительные отношения, он позвонил ему нынче спозаранку - и в ответ на свой вопрос услышал, как и ожидал, что старый безбожник никому ничего о деле пиявок и оболваненных игоревичей не рассказывал. Богдан порадовался, что могучий старик хорошо переносит газетный, а теперь уж и литературно-идейный шум и треск вокруг своего имени. Когда минфа осторожно тронул эту тему, тот сказал лишь: "Капуста нынче хороша уродилась, а больше мне ничего не надо". Потом помолчал и добавил: "Кто не работает, тот говорит". Пока Богдан размышлял, что бы еще спросить, Крякутной опять добавил: "От Джимбы вам низкий поклон. Он с супругами по-прежнему у меня проживает. Славно все трое трудятся, от души... А и нам с Мотрею тоже повеселей". И Богдан порадовался: симпатичный ему миллионщик, сделавший неверный шаг, судя по всему, твердо встал на правильный путь. Решив более не беспокоить старца, Богдан от души пожелал капусторобам всего наилучшего и откланялся в полной уверенности, что Крякутной говорит правду и в этой истории безупречно честен. А самообладание его и твердость духа вновь вызвали в минфа неподдельное восхищение.
Вот и все, что он успел положительного за первую половину дня.
Мыслей не было - лишь подозрения да истовая молитва, чтобы худшие опасения, закравшиеся в душу еще в кабинете Мокия Ниловича, не подтвердились. Но молитва молитвой, Господь-то милостив, да человек-то шалостлив...
В приемной Ковбасы Богдан провел не менее получаса, прежде чем его пригласили наконец в просторный, немного тяжеловесный кабинет Возбухая Недавидовича.
Грузный, под стать своей управе, седой богатырь сидел в глубине помещения за громадным столом, заставленным похожими на понурых одногорбых верблюдов телефонами, посреди коих лукаво скалился, опираясь на свой посох, самшитовый царь обезьян Сунь У-кун - благородная, ручной работы безделица, выделанная, судя по некоторым особенностям стиля, не тут, а в самой Цветущей Средине. Богатырь поднял на вошедшего сановника свои небольшие, внимательные глазки; лицо градоначальника на миг замерло в усилии припоминания - а потом озарилось бескрайней, как его родная Сибирь, улыбкою. Ковбаса встал из-за стола, гостеприимно раздвинул руки и пошел Богдану навстречу.
- Ба! - изумленно и радостно гаркнул он так, что стакан при стоявшем на отдельном столике графине тоненько запел с перепугу. - Какими судьбами? Богдан... Богдан Рухович, правильно?
- Правильно, - сказал Богдан, невольно улыбаясь в ответ.
Они обнялись.
Родился Ковбаса в семье сибирских козаков на Урале, в Сверловске, исстари прославленном производством лучших в Ордуси сверл и буров, а потом и более сложных машин для нефтегазовой и горной промышленности - хотя мать его, как помнилось Богдану, смолоду, кажется, была мосыковичкою; Ковбаса немало гордился своим козачье-таежным происхождением, но и с материнским мосыковским козачеством какие-то связи поддерживал. Начинал он на насосном заводе там же, в Сверловске; но, вероятно, как раз мосыковский корень в свое время потянул его обратно, из сурового, каменного Зауралья в хрустальную равнинную Русь.
Пять лет назад Богдан, свежеиспеченный цзиньши законоведения, специализировавшийся тогда на вопросах взаимодополнительности этической и бюрократической составляющих права, удостоился включения в состав судей на приеме государственного экзамена у избранных народом соискателей поста градоначальника Мосыкэ . Это было первым назначением такого рода в жизни Богдана; он страшно волновался, стесняясь решать судьбы людей, которые в большинстве своем были старше него - но постарался выполнить свой долг с наивозможной добросовестностью, непредвзятостью и старательностью. Впрочем, по крайней мере непредвзятым остаться было довольно просто - письменные сочинения, как с ханьской древности было заведено, подавались анонимно, под девизами, и Богдан не дрогнувшей рукою поставил высший балл сочинению по законоведению, шедшему под лозунгом "Омуль да кедр лучше всяких недр".
Он был несказанно рад, когда выяснилось, что и остальные судьи оценили это сочинение так же высоко - и что написано оно коренным сибиряком Возбухаем Ковбасою, который еще на церемонии предварительного представления соискателей судьям чем-то неуловимо понравился Богдану. После оглашения результатов Богдан и Возбухай слово за слово разговорились - и кончилось тем, что они в ресторане "Истории" (лучшей александрийской гостиницы, в коей спокон веку по обычаю селились лишь знатоки древних текстов и черепков, именитые староведы, древнекопатели, каллиграфы и иные столпы культуры, без мудрого слова коих любое общество превращается в бабочку-однодневку, живущую злобою мига единого и не ведающую Пути; только в межсезонье, когда много номеров пустует, в "Историю" рисковала соваться чиновная братия и иже с ними) изрядно поднабрались в тот вечер "Мосыковской особой". Богдан и смолоду не жаловал крепких напитков, предпочитая, если уж подошло ему пить, вина Крыма - легкое и веселое, как мосыковский морозец, "Гаолицинское" или сладостный, истомный "Черный лекарь"; но с такой таежной глыбищей, как седогривый Возбухай, сие было никак не возможно...
- Почему не предупредил, еч Богдан?
- Собственно, прер еч Возбухай, я еще вчера и сам не ведал, что тут окажусь...
- Али случилось чего? Да ты присаживайся! Только что с воздухолета? Позавтракать успел? Велеть чаю?
- Все в порядке, и позавтракать успел, и душ принял в гостинице... Не хлопочи, прер еч. Не хочу тебя отвлекать от дел, просто ради первого дня почтение свое засвидетельствовать зашел.
- А почему в общем порядке? В очереди, небось, сидел...
- Сидел, - согласился Богдан. - Полчаса каких-то. Челобитчиков немного у тебя, прер еч Возбухай. Видать, сообразно город ведешь...
- Как умею, - скромно, но явно польщенно согласился Ковбаса. - Все одно не понимаю, почему хоть через секретаря не предупредил... Именно потому, что челобитчиков мало - я бы их всех ради такого случая подвинул.
- А вот это было бы уже несообразно, - качнул головою Богдан. Поправил пальцем очки. - Да и, кроме того, хотел тебе так смирение свое продемонстрировать, поскольку приехал сюда не просто, но с делом.
Ковбаса оттопырил нижнюю губу.
- Эва! - сказал он. - О делах твоих, как и всякий честный слуга князя и подданный императора, наслышан преизрядно. Крест Сысоя, Асланiв... Ныне дело из подобных?
- Как сказать. То есть, нет, конечно, нет. Мелкое вроде бы дело...
- Что же, Александрия нам уж самим даже мелкие дела вести не доверяет? - в голосе Ковбасы прозвучала легкая и, что говорить, вполне обоснованная обида.
- Вот потому и зашел сказать сразу, - решительно ответствовал Богдан и сам вдруг поймал себя на мысли: впрямь повзрослел. Еще полгода назад он в ответ на вот так вот ребром поставленный вопрос начал бы из одной лишь вежливости и неловкости крутить, юлить и мемекать.
Вот и почувствуй себя юнцом! Даже и в Мосыкэ, даже и на двадцать минут каких-то - а не получается...
Дела не дозволяют.
Богдан опять поправил очки и сцепил пальцы. Подался в кресле вперед, к Ковбасе.
- Слушай, еч Возбухай. Без обид. Разобраться мне поручено в деле о плагиате...
Он не успел продолжить. Широкое, как Таймыр, лицо Ковбасы скукожилось, ровно от лимона.
- А, эти!.. - горестно вымолвил он.
- Что такое? - несколько нарочито поднял брови Богдан, как бы совсем ничего не понимая.
- Ну как же, еч Богдан... Хемунису да баку... Баку да, прости Господи, хемунису... - Ковбаса постарался сдержаться, а потом не выдержал и резко хлопнул себя ладонью по мощному, будто у моржа, загривку: - Вот они у меня где! - потом чиркнул себя ребром ладони по горлу: - Вот они мне как!
- Да отчего же?
- Оттого же! - в сердцах передразнил сановника градоначальник. - Все живут, как живут - а этим неймется. Ровно кошка с собакой, каждый Божий день, каждый... Да нет, что говорить! - он безнадежно махнул узловатой лопастью ладони. - Вам в столице не уразуметь этого... Погоди, еч Богдан, - спохватился он. - Так почему на этакую морковину, прости Господи, столичного минфа прислали? Не пойму я что-то...
- Потому что, прер еч Возбухай Недавидович, - тщательно подбирая слова и для пущей убедительности и предупредительности назвав градоначальника по имени-отчеству, - как раз мы с напарником занимались в восьмом месяце этим самым делом о пиявках и боярах. Про коих романы эти спорные. И могу с полной ответственностью сказать: авторы обеих книг знают о том деле куда больше, чем все остальные добрые подданные. Столько, сколько знаем мы, следователи, или столько, сколько могут знать люди, с другой стороны в то дело вовлеченные. Человеконарушители, коротко говоря.
Лицо Ковбасы вытянулось.
- Сатана на барабане... - затейливо выругался он. - Вот оно что... То-то мы тут смотрим... Писатели вот уж почитай седмицу друг на друга бочки катят, а в суд не идут ни тот, ни другой.
- Ну, это как раз не удивительно, - пожал плечами Богдан. - Сколько я понимаю этих преждерожденных, им не скучный процесс нужен, а яростная нескончаемая схватка.
- Вот это в точку, еч Богдан. Это в точку! - Ковбаса оживился, поняв, что собеседник ему и в этом щекотливом вопросе, похоже, вполне еч. - Яростная и нескончаемая. Хлебом их не корми, бумаги им не давай - только бы друг с другом поцапаться. Ведь, прости Господи, до хулиганских выходок доходит!
- Неужто? - всплеснул руками Богдан.
- А то! Уж пару раз прутняки отвешивали. Я мог бы много порассказать... да не о том речь, как я понимаю. Одно хорошо: чем больше они друг с другом лаются, тем хуже к ним народ относится. Мы тут с ечами уповаем потихоньку, что мало-помалу секты эти зловредные сами по себе вовсе на нет сойдут. Уже сейчас, после того, как ругань из-за романов поднялась, народишко-то от них потек, потек...
- И ты думаешь, кто сбежал, сразу стали лучше?
- Да уж всяко не хуже! Хуже-то - некуда!
- Эк же ты их не любишь, прер еч...
- Да при чем тут я? Их никто не любит! Самодовольные, недобрые, напыщенные... до труда ленивые... и боги-то у них какие-то вроде них самих... по образу, понимаешь, и подобию. То крокодилы, то клювастые твари безымянные...
- Так уж и безымянные?
- Да кто ж их имена упомнит? А то ладья Ра с деньгами...
- Так уж и с деньгами?
- Ну, с обменом. Да это ж все равно, что с деньгами...
Богдан не совладал с собой - рассмеялся. Ковбаса мгновение растерянно смотрел на него, потом рассмеялся тоже - гулко и из нутра, от всей души.
- Ладно, - успокоившись, сказал Богдан. - Полно нам злословить. Вера есть вера. Попустил Господь им в этакое уверовать - не нам спрашивать с него... А вот наши дела, человечьи - это... он с нас спросит. Словом, чтобы закончить, драг прер еч... Дело бояр и пиявок я вел, потому, как я понимаю, и тут мне разбираться. В Управлении, видать, из этого и исходили.
- Понял... Ничего не имею против, готов оказаться всяческое содействие.
- Содействие мне нужно вот какое. Надобно мне, чтобы, пока я попробую с прерами писателями побеседовать, твой вэй мне как можно быстрее подготовил списочек всех, до кого доведено было чрезвычайное предписание Управления внешней охраны от двадцать третьего восьмого. Кто лично занимался поиском пропавших, по этому предписанию объявленных в розыск. До кого мог дойти пароль на исчезнувших, в сем предписании приведенный. Вот такое мне нужно содействие. Помнится, предписание было двухуровневое: рядовым вэйбинам вменялось в обязанность лишь искать пропавших и, в случае обнаружения, скрытно устанавливать наблюдение и срочно вызывать начальство, до коего уж подлинное слово власти довести надлежало... Мне нужны имена и тех, и других.
Ковбаса помолчал. Лицо его стало мрачным и настороженным.
- А ты что ж, еч, - покусав губу, неохотно выговорил он, - думаешь, тут утечка у меня?
- Вариантов два, - пожал плечами Богдан. - Те факты, что оба писателя в своих романах как творческую выдумку преподносят, они могли узнать либо от кого-то из должностных, предписание читавших, либо от лиц, по сему предписанию разыскиваемых. Вроде бы просто. Но дело-то осложнено тем, что лица эти - не простые преступники, а несчастные люди, на подчинение заклятые. Стало быть, возможен смешанный вариант: некто, из предписания узнавший слова власти, или некто, узнавший их от того, кто предписание читывал, так или иначе соприкоснулся с находящимся в розыске заклятым, случайно или преднамеренно взял власть над ним и допросил, из допроса выяснил обстоятельства дела... а потом уж эти сведения к писателям попали. Или к одному из них, а другой и впрямь у него как-то списал... Или то один из писателей сам случился... Ты же понимаешь. То, что сведения, таким образом полученные, очутились в книжках - это полбеды, четверть... осьмушка. Беда, если кто-то из корысти власть над заклятыми взял. Что тогда от него ждать?
- Уверен, что именно так утечка произошла?
- Не уверен, - признался Богдан. - Тут с самого начала еще одно чудо случилось, с ним специалисты сейчас в Александрии разбираются... только чует мое сердце - ежели за вчерашний вечер не разобрались, так и не разберутся.
- Голова кругом, - угрюмо проговорил Ковбаса. - Хорошо. Список мы сделаем... но не вдруг. Мой вэй сейчас как савраска носится, обеспечивает безопасность назавтра...
- А что такое?
- Ты не знаешь? Да завтра ж похороны!
Богдан опешил.
- Какие похороны?
- Мать честная, Богородица лесная! Не знаешь? И суешься еще в Мосыкэ... Один из столпов у баку помер позавчера, владыка причальной сваи у него титул в их иерархии. Старик почтенный, миллионщик, две верфи собственные - но лет пятнадцать назад как свихнулся вдруг. Уверовал в ладью обмена... Худойназар Назарович Нафи:гов, сам таджик по крови, мосыковский уроженец. Хемунису ненавидел люто и позорил всячески. Завтра похороны. Все баку горевать выйдут... так вот очень я опасаюсь, что хемунису выйдут тоже. Радоваться выйдут, прости Господи - и начнется...
- Да неужто такое возможно?
- От этих всего можно ждать. На той седмице вот опять Анубиса своего на синагоге нарисовали. Ютаи обижаются... А что? И я бы обиделся! А баку тоже на храмы поплевывают - мол, кто преуспел, того и любят боги, а почему? А потому что и Христос, и Аллах, и кого ни возьми - все боги на одной чудесной ладье сидят!
- В той, где мешок с деньгами? - уточнил Богдан.
- Ну! - подтвердил Ковбаса.
- Да это же прямо аспиды какие-то!
- А я что говорю! Ну молись ты хоть на крокодила, хоть на печатный станок, где ляны шлепают, - но другим не мешай молиться на то, что им любо...
- Так почему делам о святотатствах ходу не даешь?
- А нету святотатств! Внутрь храмов чужих они вообще не заходят. А так - хулиганство разве что, или словесные оскорбления - пустяки! Ну, пяток прутняков от силы... Да и то - кому? Кто рисовал Анубиса? Кто на асфальте подле мечети в Коломенском нацарапал "Аллах - мудах"? Наверняка же не православный и не иудей... Только у хемунису да у баку свербит - все это знают, но за руку-то не поймать! И всех целокупно за шкирку взять нельзя - не за что, прости Господи, нет у нас понятия святотатственных конфессий, и быть не может. Под непристойные культы - не подпадает... Тоталитарную секту тоже не пришьешь - нету состава такого преступления ни у тех, ни у других... Мы тут маемся, а сказать-то толком - нечего!
- А увещевать их пробовали?
- А как же! Я еще в первый свой срок и сам, и через помощников вразумить их пытался... да тогда же и понял, что они поперешные. Что ты их ни попроси - то они для-ради свободы своей наоборот сотворят...
- Тяжело, - качнул головою Богдан. Задумался. - Правовой тупик, что ли?
- Я же говорю - вот они у меня где! - и Ковбаса опять, словно убивая больно куснувшего комара, оглушительно треснул себя ладонью по загривку. Помолчал. - Вот мы стараемся, меры безопасности назавтра продумываем... А хорошо бы они друг друга, прости Господи, хоть разок как следует отметелили. И самим больно, и перед людьми позор. Все от них отвернутся окончательно, они и разбегутся.
- А если не разбегутся? - спросил Богдан. - Если, распри позабыв, придут сюда во главе народа, искренне возмущенного безобразием, да возьмут тебя за шкирку: почему допустил такое? И все их поддержат?
Ковбаса поглядел ему в лицо.
- То-то и оно... - тихо сказал он.

книга >> фрагмент 1 / фрагмент 2 / фрагмент 3 / фрагмент 4 /

© Ho"m van Zaitchik, 2000-2004 © Э. Выхристюк, Е. Худеньков, перевод с китайского, 2000- 2004 © И. Алимов, дизайн, разработка, 2004